шагу, надо бы согреться поскорее, – и Митяй многозначительно потряс мешком.
– И то верно, – согласился с подельником Степан, и оба, ускорившись, зашагали по ночной улице под светом озорного месяца, глядевшего на них с вышины.
***
Бабы согрелись и с весельем продолжали развлечения: уж они и погадали на зерне и на полене, уж они и слушать ходили к колодцу, уж они и воск лили, и на полати лазали. Одна Паранья сидела нерадостная. Марфа поглядывала на неё, то и дело бросая незаметно сосредоточенный быстрый взгляд чёрных глаз.
– А то однажды было ещё, – вдруг завела речь Акулина, – Что мужик один поехал раз в лес по дрова, да забрёл на поляну странную, тишина на ней стоит, даже птицы не поют. Вот кругом гомон в лесу, а шагнёшь на ту поляну и всё – тишина, будто отрезало. Подивился мужик, конечно. Но да некогда ему время терять, не за тем приехал, принялся дрова рубить. Вдруг видит, с той поляны, мужик ему навстречу идёт незнакомый. Откуда взялся только? Ни лошадки не слыхать было, ничего. И в руках у его пусто, ни корзины, ни сумы. Кто таков? И будто кольнуло что у нашего мужичка в груди. Неладное что-то почуял. А незнакомый всё ближе и ближе, вот дошёл до края поляны и встал, будто дальше выйти не смеет. Наш-то его спрашивает:
– Здорово, ты кто будешь?
– Да я Пахом, – отвечает тот.
– А что тут делаешь?
– Есть хочу. Ты меня не накормишь ли?
Наш мужик в затылке почесал:
– Ну, ступай сюда, у меня в телеге туесок с яичками варёными, да хлеб вот с луковицей в платке завязаны. Возьми.
А тот стоит, мнётся.
– Чего ты? – наш спрашивает.
– Да не могу я выйти-то, оттого и голодный.
Наш мужик снова дивится, холодок его пробрал. Однако же, решил накормить страждущего, а ну как Леший в таком обличье явился? Проверить его решил? Потом из лесу не выпустит, коль не накормишь, будешь тут плутать, пока ноги не откажут.
Сходил мужик до телеги, набрал кой-чего да снова к незнакомцу. Протягивает ему еду.
– На, – говорит, – Поешь. А чего ты худой-то такой? Живёшь что ли тут? Отшельник ты али кто?
– Спасибо тебе за то, что угостил, шибко я голоден, – отвечает тот, – А худой я оттого, что на мне черти дрова в ад возят каждую ночь. День я дрова рублю, а ночью в ад таскаю. Нет мне отдыха. А они меня не кормят вовсе.
– Да как же это? – не понял мужик.
– А сам я виноват в том. Жил я бедно, семья у меня была, ребятишек пятеро. А тут и вовсе туго стало, с работы меня в городе прогнали и денег не заплатили. Обманули. Не выдержал я, смалодушествовал, в петлю залез. Сгубил я душу свою. Отвернулся от меня за то Господь Бог. Да что теперь исправишь. Поздно. А таких, как я, сам знаешь, с дедами не хоронят на святой земле, не то покою им не будет от чертей, что нас, таких, мучают. Вот и свезли меня сюда, на поляну эту, да тут и оставили, там вон на том краю болотце есть, там и лежит моё тело, его и тленье не берёт, не принимает меня земля. А ты просьбу мою исполни, добрый человек, съезди в село такое-то к моей семье и отвези им кувшин с деньгами.
– Какой такой кувшин? – наш-то мужик спрашивает.
– А такой, – отвечает ходячий покойник, – Я тебе место укажу, где черти золото прячут. Самому-то мне оно ни к чему, сам понимаешь. А семье моей на всю жизнь хватит, чтобы крепко жить. Ты половину того кувшина себе возьми за работу да услугу, а половину жене моей Настасье свези. Спросишь, где, мол, дом Пахома-висельника был, тебе укажут. Да от меня ей привет передай, пусть молится обо мне, может смилуется Бог над несчастной моей душой…
Указал Пахом старую разлапистую ель и сказал: «Рой тут». Наш мужик копнул несколько раз, и тут же выкопал большой кувшин, в котором лежали монеты. Так и опешил он. Обернулся назад, чтобы спросить ещё что-то у покойника, а того и след простыл, лишь ветер деревья колышет. Перекрестился мужик да дёру оттуда дал. На следующее утро поехал в то село, нашёл Настасью-вдову с пятью ребятишками, да и отдал ей всё, ничего себе не оставил. Но Настасья, как отошла от удара такого, что ей мужик рассказал про мужа ейного, да чёртово золото, сама ему три горсти того золота в карман насыпала, и слёзно велела поминать Пахома. Он де добрый мужик был, из-за горя разум его помутился, а лукавый не дремлет, знает, когда к человеку легче всего подступиться. Вот и довёл до петли.
Мужик тот над Пахомовыми робятами присмотр взял, а вскоре вышла Настасья замуж за его товарища, с которым он раз вместе к ним приехал, понравились они друг другу. Он тоже, вишь ли, вдовый был, товарищ-то тот, с тремя робятами. С того золота они себе лишь часть оставили, а на остальное построили храм в их селе, большой, каменный, на помин души Пахома. Так-то, бабоньки, бывает. Души-то умерших и с того света нас видят и нужду нашу знают. И мы о них должны молиться. Нам друг без друга никак нельзя. Мы о них тут молимся, милостыню творим, а они оттуда нам помогают.
– И то верно, – кивнула Катерина, – Милостыня и молитва – доброе дело. А моя бабушка вот что рассказывала. Когда они с дедом-то поженились, да стали отдельным домом жить, то и хозяйством стали, конечно, своим обживаться. И вот никак у них скотина чёрная не приживалась, а они как раз таких купили на ярмарке: и коровку и лошадку, и тройку овец, собаку и ту чёрную завели, ну, вот так у них получилось, не нарочно. И что ты будешь делать? Как ни придут утром в хлев, так корова ревёт, бока исцарапаны, будто коготками острыми. В конюшню пойдут – там у коня вся грива спутанная, холка искусанная, бьёт конь копытом, волнуется. Овцы блеют, словно режут их. Даже собака и та воет всю ночь, а днём от еды отказывается. Бабка моя вся извелась, думала, что порчу на них наслали.
Пошла к старенькой бабушке-ведунье. А та её и научила.
– Нет на вас никакой порчи. А даже наоборот, есть у вас защитник, что вас от колдунов защищает. Просто ему скотина ваша не ко двору.
– Кто ж это таков? – молвит бабушка.
– А ласочка у вас живёт, – отвечает старушка, – Её трогать нельзя. Она навроде домовика. Тоже дом охраняет и скотину. Просто не в масть, видать, скотина ваша ей пришлась.
– Что же делать?
– Ты, – говорит, – В Страстной Четверг (он как раз на носу), свечу свячёную зажги, да в хлев иди. Ласочку и увидишь. Примечай, какой она окраски. Такой масти и скотину вам нужно заводить.
Бабушка моя так и сделала. И что вы думаете? Увидела она ласку ту, а она рыжая! Продали они с дедом скотину свою, свели на ярмарку, а пса родителям отдали, тот там скоро поправился. Сами же корову-рыжуху завели, и коня такого, и кошечку с собачкой, и даже кур эдаких же. И всё у них пошло ладом. Вот что ещё бывает, бабоньки.
Глава 11
Пока бабы угощались да пересмеивались, то пересказывая друг дружке страшные байки да былички, то хохоча, вспоминая какой-нибудь забавный случай или происшествие, Паранья сидела не весела. И когда бабы затянули песню, Марфа незаметно тронула девушку за плечо, кивнув на запечье. Бабы даже и не заметили, что хозяйки, а вместе с ней и Параньи, нет за столом, продолжая веселье.
Марфа же, войдя в полутёмное запечье, занавешенное синей занавеской в белый горох, присела на лавку, что стояла у стены, и указала Паранье на местечко рядышком с собою.
– Ну что, Паранья, рассказывай, – сказала Марфа, едва лишь девушка опустилась на лавку, над которой свисали с потолка пучки трав и кореньев, а в углу лежала большая охапка дров, отчего стоял в запечье ароматный, смолянистый дух.
Девушка бросила
